ГРАЖДАНСКОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ

ГРАЖДАНСКОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ

Майкл Рэндл

Гражданское сопротивление и “реальная политика”

“Винтовка рождает власть”, — гласит известный афоризм Мао Цзэдуна. В том же роде, говорят, не без остроумия высказался Сталин в ответ на предупреждения о мощном влиянии католицизма в странах Восточной Европы: “А сколько у Папы дивизий?”.

Позже у Брежнева были основания с горечью вспомнить эти слова своего предшественника, когда он столкнулся с проблемой польской “Солидарности” в 1980-1981 годах. Эта проблема не исчезла и после объявления в Польше чрезвычайного положения в декабре 1981 г. и запрета “Солидарности”. Действительно, ретроспективно можно сказать, что возникновение этого движения обозначило начало заката коммунистического правления не только в Польше, но и во всех восточноевропейских государствах, а в конечном итоге — и в самом Советском Союзе.

Впрочем, в этих своих высказываниях Сталин и Мао немного хитрили. Полагайся они на одну лишь военную мощь без всей гаммы средств внушения, манипулирования и принуждения, ни тот, ни другой не достигли бы высшего положения в своих коммунистических партиях и не сохранили бы его так надолго, заняв место в рядах самых могущественных политиков ХХ века. Не приходится, впрочем, отрицать, что насилие и угроза насилия часто играют ключевую роль во властных отношениях, особенно в отношениях между государством и гражданами, а также между государствами. Речь идет лишь о том, что, во-первых, использование силы не является единственным средством принуждения, а во-вторых, что другие факторы очень важны и порой являются определяющими.

Отождествляя понятия власти и насилия, мы не сможем объяснить не только относительно ненасильственное падение многих диктаторских режимов — правых и левых — в последние годы, но даже и победу ряда тех восстаний и антиколониальных движений, в которых вооруженные силы действительно сыграли основную роль. Если бы власть просто “рождалась из винтовки”, очевидное в наше время превосходство государства над народом в средствах военной силы не дало бы шанса на успех ни одному народному вооруженному выступлению, а саму попытку такого выступления сделало бы безнадежной и безрассудной авантюрой. Однако восстания происходят и приводят к победе. Более того, порой именно репрессивные и авторитарные режимы оказываются особенно шаткими. Как это объяснить?

Кратко на этот вопрос можно ответить так: сила государства определяется его способностью обеспечить верность и повиновение основных государственных институтов (армии, полиции, гражданских служб), а также наличием поддержки власти — или по крайней мере покорности — со стороны большинства населения. При прочих равных условиях, чем больше эта поддержка, чем активнее добровольное содействие населения властям, тем крепче государственная власть. Напротив, режим, который, добиваясь подневольной покорности граждан, действует в основном методами неприкрытого насилия, весьма шаток и легко может пасть именно потому, что не имеет опоры в обществе. Даже Макиавелли, родоначальник концепции “реальной политики”, писал о слабости правителей, рассчитывающих только на подавление и насилие.

В своей основополагающей книге “О насилии” американский политолог Ханна Арендт проводит идею о том, что фундамент власти — в добровольном содействии ей. В истоках последнего, пишет Арендт, лежит “способность человека не просто действовать, но действовать согласованно. Власть никогда не принадлежит индивиду, она принадлежит группе и сохраняется, покуда эта группа едина”. Эта способность “действовать согласованно” делает возможным само существование цивилизации и общества.

Взаимоотношения насилия и власти весьма сложны. Ханна Арендт заходит даже так далеко, что не только разграничивает эти понятия (в том значении, которое она в них вкладывает), но и противопоставляет их. Тут есть некоторое преувеличение. Даже в обществах без всякой централизованной власти применяются меры принуждения в поддержании социальной сплоченности группы и норм общественного поведения. В то же время, насилие — крайняя и исключительная мера принуждения, иначе любая группа быстро бы развалилась. Куда большую роль играют такие побудительные мотивы, как удовлетворение основных биологических и социальных потребностей, требующее коллективного труда, такие воздействия, как словесное порицание, общественный остракизм, экономические санкции — в повседневной жизни факторы давления, обеспечивающие конформность сообщества, бессчетны.

Но если источником власти в конечном счете являются согласованные действия группы, это означает, что институты, координирующие и направляющие деятельность группы, могут наделять огромной властью свои исполнительные и руководящие структуры. Это справедливо даже по отношению ко многим институтам гражданских обществ, таким, как профсоюзы, политические партии, церковь. Это тем более справедливо для государственных структур, располагающих институтами принуждения и доступом к людским и материальным ресурсам, несравнимыми с возможностями других структур. Правительства, корпорации, классы, отдельные лидеры сильны только в том случае, если они располагают влиянием на большие массы людей и могут подвигнуть их действовать согласованно в выполнении определенной задачи. Основа власти коренится в самом обществе, но обычно мы представляем дело так, что власть принадлежит лицам и организациям, способным осуществлять властные функции.

Лидер может быть облечен властью по доброй воле людей, к примеру, в случае, когда человек наделяется полномочиями выступать и действовать определенным образом от чьего-либо имени — в профсоюзном движении, политической организации. Границы власти в таких случаях определенны и очевидны. Но власть может также принимать форму господства, т.е. власти над другими. Безусловно, все государства в той или иной степени — а диктаторские режимы в полной мере — проявляют власть именно в этом смысле. Такая форма власти присуща также иерархически организованным институтам внутри общества — от хозяйственной корпорации до патриархальной семьи.

Манипулирование и ограничения разного рода по определению ассоциируются с понятием господства. Тем не менее, даже самому деспотичному режиму для сохранения своего положения и проведения в жизнь своих установок необходима хотя бы минимальная коллективная поддержка.

Контролируя государственные институты и общество в целом, власти не только используют давление на массы с одной стороны и добровольное сотрудничество своих идеологических сторонников с другой, но полагаются также на такой ключевой фактор во властных взаимоотношениях, как авторитет. Авторитет обеспечивает подчинение человека чьим-либо решениям и оценкам не под угрозой давления, а благодаря положению и престижу автора этих решений.

Культурные нормы и традиции общества определяют, по крайней мере частично, на какие сферы распространяется авторитет и насколько он силен. Авторитет власти определяется тем, насколько она легитимна, в глазах народа, насколько вправе требовать повиновения в рамках определенного конституционного порядка либо исторической традиции. При парламентской системе государственная власть наделяется законностью в результате выборов. Однако она может утратить легитимность, если признано, что она не исполняет своих обязанностей либо использует недозволенные методы.

Существенной опорой либо, напротив, помехой власти государственного руководства или других групп могут быть также третьи силы. Так, государство зависит в большей или меньшей степени не только от сотрудничества с собственными гражданами, но и с другими государствами, с которыми его связывают дипломатические и торговые отношения, а также — все в возрастающей степени — от других внешних институтов и союзов. Поэтому в случае серьезных противоречий с частью своих собственных граждан государство предпринимает максимум усилий, чтобы убедить окружающий мир в своей правоте. Его противники в меру своих сил предпринимают такие же попытки. Аналогично, в конфликтах между отдельными группами внутри государства обеим сторонам важно заручиться поддержкой остального общества. Зависимость от реакции “третьих сил” — внешних и внутренних — сдерживает диктаторские режимы в применении крайних форм насилия против собственных граждан. И по этой причине — в числе других — гласность может стать единственным спасением для тех, кто противостоит деспотизму власти. Например, и внешние, и внутренние силы сыграли очень важную роль в постепенном распаде режима апартеида в Южной Африке и в потере влияния генералом Пиночетом в Чили. В начале правления Пиночета после военного переворота 1973 г. он смог схватить и уничтожить сотни своих политических противников, еще большее количество запрятать в тюрьмы, подвергнуть пыткам. А к тому времени, когда ему пришлось самому сдать свои диктаторские полномочия, такой возможности у него уже не было.

Диктаторы нередко лучше своих противников знают, что нельзя править только с помощью насилия и террора. Это видно по тому, какие усилия они предпринимают, чтобы заглушить оппозицию и насаждать единообразие пропагандой и идеологическим доктринерством. Идеологические воздействия и угрозы репрессий достаточно эффективно подавляют инакомыслие. В конечном счете, однако, эти методы ведут к безверию и застою. Призывы и лозунги, с пафосом произносимые публично, высмеиваются дома или в узком дружеском кругу. Застой в экономике, культуре, повальная коррумпированность чиновничества — вот частый исход применения властью насилия и террора для укрепления своего положения. Открытое неповиновение может обойтись слишком дорого, да у народа уже больше нет и желания предпринимать какие-либо шаги. Это подлинный распад власти — власти в определении Арендт. Одним из побудительных мотивов процесса десталинизации, начавшегося после смерти диктатора, явилась, вероятно, потребность дать импульс к развитию застывшей экономики и общественной жизни. К сожалению, реформы носили ограниченный характер, а в конце концов, когда место советского лидера после Хрущева занял Брежнев, и вовсе притормозились, а частично были повернуты вспять.

Когда недовольство властью получает широкое распространение в народе, оно может затрагивать также армию, полицию и другие государственные структуры, которые не могут быть изолированы от мнений и чувств общества в целом. Создается потенциальная революционная ситуация. Неравенство мощи государства с одной стороны и его противников с другой уменьшается, и баланс сил может склониться в пользу последних. В части случаев это ведет к кровопролитной революции и гражданской войне. В других — происходит военный переворот, осуществляемый теми недовольными властью офицерами, которые прислушиваются к настроениям в обществе и стремятся избежать массового кровопролития, а, возможно, и предотвратить более радикальную революцию. Иногда непопулярный режим или правительство с утратой средств власти полностью разваливаются. В ряде ситуаций правители, понимая, что игра проиграна, идут на переговоры со своими противниками и на мирную передачу власти. События в Восточной Европе в 1989 г. происходили по обоим этим сценариям. Только в Румынии смена власти сопровождалась организованным насилием, когда отряды “секуритате”, верные свергнутому диктатору, вступили в отчаянную кровопролитную схватку с регулярной армией. Не случаен тот факт, что “секуритате” формировалась в основном из бывших воспитанников государственных детских домов, чьи контакты с населением намеренно сводились к минимуму.

Подобное развитие событий от диктатуры к демократии, разумеется, не является неизбежным и исторически предопределенным. Сталинизм в самых крайних своих проявлениях просуществовал до самой смерти диктатора и полностью не был искоренен вплоть до краха коммунистического правления в Советском Союзе в 1991 г. Только смерть Салазара в Португалии и Франко в Испании открыли путь к становлению в обеих этих странах парламентской демократии. Таким образом, важно не преувеличивать “волюнтаристскую” составляющую государства и государственной власти. Широкий выбор, открывающийся перед личностью в нормальных обстоятельствах, в условиях крайне репрессивных режимов сводится к альтернативе: либо покориться (по крайней мере, продемонстрировать покорность), либо обречь себя на нищету, тюрьму, а возможно на пытки и гибель. Режим может не устоять перед массовым неповиновением, им же самим спровоцированным. Но, как показывает история, процесс распада диктаторских режимов из-за нарастания общественного неповиновения длится годами и даже десятилетиями. Одно из основных политических требований современности — выработать пути и способы, которыми народ (в идеале — в союзе с мировым сообществом) может остановить диктатуру и предотвратить перевороты или сползание к автократическому правлению. Говоря шире, задача состоит в том, чтобы обеспечить демократический контроль формирования и функционирования государственной власти. Другой задачей является создание эффективных способов защиты групп, слоев населения или классов, испытывающих притеснение или дискриминацию. Демократическое устройство общества предполагает контроль над государственной властью путем системы сдержек и противовесов. Основными элементами этой системы обычно являются строгое разделение исполнительных, законодательных и судебных функций и обязательность проведения через определенные сроки всеобщих выборов. В ряде стран также существуют писаные конституции, которые определяют функции различных структур власти и могут включать в себя “билль о правах”, гарантирующий основные права граждан. Там, где существует писаная конституция, законы и указы могут оспариваться в судах и аннулироваться, если признана их неконституционность.

Все это важные, но не абсолютные гарантии. Их наличие не избавляет от поиска других средств, которые останутся в распоряжении народа в случае злоупотреблений исполнительной власти и, разумеется, в случае насильственной отмены конституции. Вспомним, что Гитлер пришел к власти конституционным путем и уже позже стал использовать методы грубого насилия в сочетании с государственным принуждением, чтобы разрушить демократические преграды диктатуре. Громкие декларации в конституциях Советского Союза и восточноевропейских “стран народной демократии” не спасли от ужасов сталинизма и последовавших за ним видоизмененных форм деспотизма. Форма конституционной власти сохранялась — но почти полностью лишалась содержания.

Даже в государствах с подлинной парламентской демократией исполнительная власть может исподволь расширять свою сферу, постепенно выходя из под контроля со стороны общества. Уже с появлением современной партийной системы понятие независимой законодательной власти, контролирующей исполнительную, стало во многих европейских странах в значительной степени фиктивным. Независимость судебной власти также в реальности нарушается практикой назначения судей и различными формами влияния со стороны правящих кругов. Например, характер Верховного Суда США радикально изменился в результате назначений новых судей при президентах Рейгане и Буше. Это привело к пересмотру Верховным Судом своих прежних решений о неконституционности смертной казни и к значительному росту числа казней в начале 1990-х годов. Сходная ситуация наблюдалась в Великобритании: в годы премьерства Тэтчер и пребывания Хейлшема на посту лорда-канцлера судебная власть стала гораздо более консервативной.

Власти также могут обойти закон, злоупотребляя использованием разведки и сил безопасности. Теперь стало известным, что и ЦРУ в США, и службы MI-5 и MI-6 в Великобритании не раз участвовали в противозаконных действиях против собственных и иностранных граждан — иногда по собственной инициативе, иногда при попустительстве или по прямому указанию правительственных чиновников. Наконец, даже сформированные демократическим путем правительство и парламент могут разрабатывать и принимать законы и указы, дискриминирующие отдельных лиц или целые слои общества и посягающие на их неотъемлемые права. Примером могут служить дискриминационные иммиграционные законы, существующие в Великобритании. Другой британский пример — интернирование “союзников врага” в военное время. Еще более скандальным было интернирование в США тысяч американских граждан японского происхождения в годы Второй мировой войны.

Способность государства подавлять личность со времени появления в XIX веке современной государственной бюрократии неизмеримо возросла, и это настоятельно требует критического пересмотра традиционных способов защиты от злоупотреблений государства. Современное государство — потенциально опасное орудие в любых руках. В руках Гитлера и Сталина оно способствовало созданию беспрецедентных в истории тираний.

По классической теории конституционализма, крайней реакцией граждан на насилие со стороны государства является вооруженное восстание. Как говорилось выше, одна из основных проблем в этом случае — огромное преимущество в силе на стороне государства по сравнению с восставшими. У восставших появляется шанс на успех, только если государство уже значительно ослаблено и не может в полной мере полагаться на армию и службу безопасности.

Для изменения соотношения сил в таких экстремальных ситуациях предлагались партизанские методы ведения борьбы. После успешных партизанских войн в ряде стран Третьего мира — Китае, Кубе, Алжире, Вьетнаме, Зимбабве — идея партизанской войны была весьма популярной в некоторых кругах в 1960-1970-е годы. Действительно, у идеи партизанской войны есть немало точек соприкосновения с понятием гражданского сопротивления. И в том, и в другом случае упор делается на политическую борьбу и на необходимость подорвать мощь государства. Однако затянувшаяся партизанская война может иметь пагубные последствия для общества, особенно такого, где высока доля городского населения. В ситуации, когда не существует четкой линии фронта между противоборствующими сторонами и “городской партизан” не отличим по виду от гражданского лица, жестокое подавление со стороны властей становится практически неизбежным. (Порой может иметь место намеренное провоцирование репрессий с целью политизации населения).

Партизанские действия в городе также усугубляют раскол в обществе. В ответ на ужесточение акций сил безопасности повстанцы направляют свои действия и на более доступные объекты — тех, кто сотрудничает с властями. А так как в это сотрудничество в разной степени вовлечена значительная часть населения, “линия фронта” еще более раскалывает общество. На этом этапе партизанская борьба становится все более неразборчивой в средствах и перерастает в неприкрытый терроризм. Так, например, развивалась с 1970 г. деятельность так называемого “Временного крыла” Ирландской Республиканской Армии, что привело к трагическим последствиям.

Наконец, предположения или надежды, что партизанские действия могут сделать послереволюционное общество менее централизованным в политическом отношении, не подтверждаются на практике. Напротив, как утверждает Джин Шарп, результат тут должен быть обратным, поскольку вооруженная борьба сама по себе является стимулом к централизации, особенно на завершающих этапах партизанской войны, когда, согласно установкам Мао, Че Гевары и прочих идеологических наставников, она приобретает характер обычной полномасштабной войны. Вместе с тем, имевшая место централизация, например, в Китае, Вьетнаме, на Кубе объясняется также и политической идеологией революционеров в этих странах.

Гражданское сопротивление — способ коллективной политической борьбы, основанный на понимании того, что главной опорой государства в конечном счете является взаимодействие с ним — или по крайней мере пассивное согласие — большинства населения, а также надежность армии, полиции и государственных служб. Таким образом, понятие гражданского сопротивления исходит из реалий политической власти. Гражданское сопротивление предполагает действия, побуждающие народ нарушить согласие с властью, подрывающие источники мощи государства и привлекающие на свои сторону третьи силы. Палитра методов гражданского сопротивления широка — от действий протестами и убеждением до отказа от сотрудничества с властью в социальной, экономической и политической сферах вплоть до активных ненасильственных действий. Типичными способами действий протестами и убеждением являются демонстрации, в том числе круглосуточные, петиции. Отказ от сотрудничества осуществляется путем забастовок, снижения темпов работы [“итальянская забастовка”], бойкотов, акций гражданского неповиновения. Методы активных ненасильственных действий — сидячие демонстрации, занятие помещений, мирный захват зданий организаций, создание параллельных руководящих органов.

В гражданском сопротивлении, как я его определяю, важны два момента: во-первых, коллективный характер действий и во-вторых, отказ от систематического применения насилия. Таким образом, гражданское сопротивление отличается, с одной стороны, от индивидуального неповиновения, и с другой — от различных форм коллективного вооруженного сопротивления. Сказанное не означает, что гражданское сопротивление строится на идеях пацифизма и этике ненасилия. Я лишь подчеркиваю необходимость отделять гражданское сопротивление как общественное явление от вооруженного восстания, партизанской или обычной войны. Возможно и целесообразно ли сочетать гражданское сопротивление с военными или полувоенными действиями — это отдельный вопрос.

Гражданское сопротивление — составная часть более широкого понятия ненасильственных действий. Это последнее включает в себя и индивидуальное неповиновение, например отказ от воинской службы по идейным или религиозным соображениям, и международные инициативы, такие, как ненасильственные акции организации “Гринпис” против ядерных испытаний в Тихом океане, китобойного промысла и сбрасывания токсичных отходов, а также наложение дипломатических и экономических санкций отдельными государствами или международными организациями, такими, как Европейское Сообщество, Организация Объединенных Наций. Несомненно, гражданское сопротивление внутри той или иной страны может сочетаться с другими формами ненасильственных действий. Более того, поддержка третьих сторон, например, в форме санкций международных организаций, может оказаться решающей для победы сил внутреннего сопротивления.

Гражданское сопротивление может ставить перед собой реформистские задачи: например, исправление беззакония или внесение поправки в закон. Примерами таких реформистских действий могут служить кампания, организованная Ганди в Южной Африке за права индийского населения страны, суфражистское движение в Великобритании начала ХХ века, борьба за гражданские права в США 1950-1960-х годов, кампания против подушного налога в Великобритании в начале 1990-х годов. Иногда подобные кампании обходятся только методами протеста и убеждения, столь широко распространившимися в современном мире. Порой оказывается необходимым и оправданным более мощное давление. Более того, реформистские поначалу требования могут повлечь за собой гораздо более масштабные последствия, например, отставку правительства, не принявшего во внимание эти требования.

Цели гражданского сопротивления могут быть изначально более далеко идущими и даже революционными. Гражданское сопротивление может ставить задачу смены данного правительства или отдельного правителя либо даже изменения всего политического и общественного строя. Массовые ненасильственные выступления в странах Восточной Европы в 1989 г. имели целью именно коренное изменение общественно-политической системы. Порой и там вначале звучали только требования гражданских прав или защиты окружающей среды, но вскоре они перерастали в полномасштабные протесты против режима. Для режимов же, налагающих запрет на всякое выражение несогласия, характерна быстрая утрата влияния при столкновении с открытым проявлением инакомыслия, даже если при этом не затрагивается вопрос правомочности их власти.

Методы гражданского сопротивления могут использоваться и в конфликтах между отдельными группами общества. Многие типичные способы гражданского сопротивления, такие как забастовки, бойкоты, сформировались и вышли на первый план в борьбе рабочих с предпринимателями в XIX веке, а также в столкновениях между землевладельцами и арендаторами. Если в такое столкновение вовлекается на одной из сторон государственная власть, то оно может перерасти в полномасштабный политический и социальный конфликт. Примером может служить всеобщая стачка в Великобритании 1926 г.

Возможности и ограничения гражданского сопротивления особенно ярко высвечиваются именно в тех ситуациях, когда оно направлено против всей государственной мощи. Поиск эффективных средств борьбы с крайними проявлениями государственного произвола является насущнейшей политической задачей современности.

Действующие лица гражданского сопротивления — это с одной стороны правительство или другая официальная высшая власть, с другой — движение либо организация гражданского общества. В гражданском сопротивлении также могут участвовать другие претенденты на государственную власть, например, в ситуации борьбы законного правительства с попыткой внутреннего переворота или иностранного вторжения. Так, Ельцин и парламент России возглавили сопротивление антигорбаческому путчу в Советском Союзе в 1991 г. Еще более демонстративным примером был отпор попытке капповского путча против Веймарской республики в Берлине в 1920 г., когда законное правительство Эберта переехало в Дрезден, затем в Штутгарт и возглавило успешную кампанию всеобщего несотрудничества с путчистами.

В противоборстве государственной власти и гражданских сил каждая из сторон стремится подорвать основы властной мощи другой стороны. Ибо, как отмечалось выше, властные отношения присущи не только государству и его органам. Они пронизывают все институты гражданского общества, будь то семья, профсоюзное движение, движение за мир, за гражданские права или защиту окружающей среды. Составные элементы власти, существующей в институтах гражданского общества, не отличаются принципиально от элементов государственной власти — с той лишь разницей, что компонент принуждения в первых может вовсе отсутствовать либо осуществляется через суды. Так, скажем, определяющим источником мощи движения за гражданские права является его сплоченность и приверженность общему делу. Власть и авторитет руководства движения — и по форме, и по существу — определяются тем, насколько это руководство легитимно и/или действенно. Его влиятельность усиливается также поддержкой третьих сил. Действительно, при конфронтации с государством успех или провал может зависеть от того, удастся ли обеспечить поддержку поначалу незаинтересованных сторон — политических групп, церкви, средств массовой информации, а при возможности также и международных организаций и иностранных государств. Конечно, в гражданских организациях может намеренно поддерживаться неформальное и неиерахическое их устройство с тем, чтобы обеспечить принятие важных решений всеми членами организации, а не руководящей элитой либо бюрократами. Вместе с тем, если организация количественно достаточно велика, делегирование полномочий для принятия решений в какой-то степени неизбежно, и это приобретает особую важность в ситуации конфликта, когда часто требуется быстророта решений. Кроме того, в любой организации присутствует неформальное лидерство лиц более опытных, знающих, преданных делу.

В той политической борьбе, которая связана с гражданским сопротивлением, ключевыми являются психологические и моральные факторы. Понятие “моральных факторов” здесь имеет двоякое значение: факторы, влияющие на моральный дух, и факторы, связанные с моральными и этическими проблемами. Драматическое крушение коммунистических режимов в Восточной Европе в значительной мере объясняется тем, что коммунистические партии и правительства утратили моральный дух и веру в собственные силы. Это в свою очередь во многом обусловлено эрозией того чувства исторической миссии, которое вдохновляло вождей российской октябрьской революции и некоторых коммунистических лидеров и правителей стран Восточной Европы после Второй мировой войны. Аналогично во время Второй мировой войны и в послевоенные годы на фоне гражданского и вооруженного сопротивления в колониях потеряли веру в свою “цивилизующую миссию” европейские колониальные власти.

Я вовсе не хочу сказать, что поборники справедливости всегда одерживают верх. Однако в политической и идеологической борьбе за поддержку третьих сил и за усиление и расширение собственной власти главные аргументы противоборствующих сторон неизменно выражаются в этических терминах. Та сторона, которая выигрывает в этической аргументации, тем самым значительно усиливает свои позиции. Этическими вопросами наполнены и дискуссии о средствах борьбы. Для тех, кто причастен к гражданскому сопротивлению, как и для власти, вопрос о средствах является ключевым и в моральном, и в стратегическом отношении. Это вопрос не только о правомерности применения насилия в отношении личности или собственности, но и о том, какие ненасильственные воздействия и допустимы, и целесообразны в данной ситуации. Так, хотя политика ненасильственной обструкции и гражданского неповиновения в каких-то ситуациях эффективна, в странах с парламентской демократией этими методами не следует злоупотреблять. Если такие действия применяются в обстоятельствах, когда они недостаточно оправданны и особенно если в обществе существует отрицательное к ним отношение, они скорее всего не дадут результата. Мало того: неодобрение общества даст повод властям усилить меры подавления своих противников.

Динамичную взаимосвязь силы, насилия и авторитета можно проиллюстрировать на примере событий в Таиланде весной 1992 г. Эти события стали поучительным примером гражданского сопротивления в действии.

В апреле-мае 1992 г. в Таиланде резко усилилось движение за демократию. Этому предшествовал государственный переворот в феврале 1991 г., когда армейский генерал Сучинда Капрайон провозгласил себя премьер-министром. Его незаконное премьерство сохранилось и в сформированном в результате выборов в марте 1992 г. коалиционном правительстве. Более глубокие предпосылки роста демократического движения сложились в результате многолетнего господства военщины в политической жизни Таиланда, даже в период гражданского правления, предшествовавший перевороту. Оппозиционеры требовали не только отставки Сучинды, но и внесения в конституцию изменений, которые гарантировали бы назначение премьер-министра только из числе избранных членов парламента и ограничивали бы полномочия контролируемого военными Сената.

Реакция властей на демонстрации была кровавой. Ночью в понедельник, 18 мая, когда со стороны части демонстрантов начались грабежи и беспорядки, армия открыла повальный огонь, продолжавшийся и на следующую ночь. Погибло не менее ста человек (по некоторым сведениям, гораздо больше), около семисот было ранено, более трех тысяч арестовано. Показ расстрела демонстраций и жестокого обращения солдат с задержанными по таиландскому телевидению вместо того, чтобы запугать население, лишь укрепил решимость свергнуть Сучинду.

После двух ночей кровопролития и массовых арестов и после того, как власти ввели чрезвычайное положение, комендантский час и запретили собрания численностью более десяти человек, можно было ожидать прекращения выступлений, хотя бы на время. Однако уже в среду вечером десятки тысяч демонстрантов вновь вышли на улицы и забаррикадировались в районе университета. В этот момент участие в событиях принял король Таиланда Бхумибол Адульядеж. Призвав к национальному примирению, он добился от Сучинды освобождения из тюрьмы лидера оппозиционеров Чамлонга Шримуанга и пригласил обоих деятелей на встречу. Телевидение страны показало премьера и лидера оппозиции коленопреклоненными перед королем. В тот же вечер Сучинда отдал приказ освободить более трех тысяч арестованных демонстрантов и согласился поддержать требования изменений в конституции. Чамлонг со своей стороны обратился к демонстрантам с призывом прекратить выражения протеста. Этого, однако, не произошло, и в воскресенье 24 мая Сучинда ушел в отставку. На следующий день парламент принял поправки к конституции, согласно которым премьер-министром мог стать только избранный член парламента, а полномочия Сената ограничивались. На период до всеобщих выборов парламент назначил премьер-министром гражданское лицо — Ананда Паньярагуна. Выборы прошли в назначенный срок 13 сентября.

Способность оппозиции вывести на улицы десятки тысяч жителей, в том числе представителей растущего среднего класса, ярко продемонстрировала ее силу. Ответом было неприкрытое насилие со стороны контролируемого военными правительства, предполагавшего молниеносно раздавить сопротивление. Но двухдневное кровопролитие и массовые аресты не отпугнули оппозицию. Жестокость подавления с одной стороны и смелость и упорство демонстрантов с другой подорвали авторитет властей. Некоторые министры кабинета выступили с заявлениями, отмежевываясь от репрессивных действий правительства, ходили также слухи, что воинские части из разных областей страны двинулись к столице, поддерживая требования выступавших. Наконец, король употребил свой исключительный в тайском обществе авторитет для разрешения кризиса.

Мощь народа, положившая конец — по крайней мере, на время — власти военщины, не родилась спонтанно. Как вспоминал Сулак Шивараска, один из ведущих активистов и теоретиков оппозиции, завершающим событиям предшествовали годы организационной работы и изучения способов ненасильственных действий. “Учась ненасильственному сопротивлению, мы объединялись с другими буддистами, с христианами и мусульманами разных стран. Я проходил такое обучение в Мехико и Филадельфии, другие наставники приезжали в Таиланд. Такая деятельность продолжалась в течение 15 лет. И когда в 1992 г. начались протесты, именно это обученное ядро взяло на себя лидерство — скромно, незаметно, используя такие методы, как голодовки, богослужения и т.п. Поэтому наши действия оказались столь эффективными — люди хорошо знали способы мирных действий. И поэтому так перепугались власти и военщина — пытались сломить нас и не знали, как. Они внедряли в ряды демонстрантов своих бандитов, швырявших камни, бутылки — что и спровоцировало начало насилия”.

Были ли грабежи и беспорядки со стороны демонстрантов действительно делом рук агентов-провокаторов, как утверждает Сулак, или нет — не они определили политический исход событий (хотя, конечно, и дали повод для кровавой бойни и арестов). Основную роль сыграли около ста тысяч человек, вышедших на улицы, парализовав столицу и другие крупные города, и не сдавшихся, пока не были выполнены их требования.

Конечно, события могли повернуться иначе, и в какой-то момент этот иной исход казался почти неизбежным. Напрашивается параллель между описанными событиями и теми, что произошли четырьмя годами ранее на площади Тяньаньмэнь. Нельзя также пренебрегать и печальными уроками прежних попыток установить в Таиланде прочную демократию. В 1973 г. мятеж, возглавленный студентами, положил конец военному дуумвирату, бывшему у власти около десяти лет. Однако спустя три года, на фоне новых студенческих выступлений один из свергнутых лидеров вновь пришел к власти и жестоко отплатил оппозиционерам. Вероятность повторения такого хода событий частично будет зависеть от того, удастся ли таиландской оппозиции сохранить свою способность мобилизовывать массы, а частично — от решимости международного сообщества применить жесткие меры в случае новой попытки военного переворота.

Ханна Арендт предсказывала, что при прямом столкновении насилия и настоящей силы исход бывает однозначным. “Если бы мощная и эффективная стратегия ненасильственного сопротивления Ганди имела противником не Англию, а сталинскую Россию, гитлеровскую Германию или даже довоенную Японию, исход был бы другим: не деколонизация, а кровопролитие и подавление”, — пишет она. Но тонко добавляет: “Заменив подлинную силу насилием, можно добиться победы, но цена такой победы непомерно высока: за нее расплачивается не только побежденный, но и победитель — своей собственной властью”.

События в Таиланде, как и свержение иранского шаха в 1979 г. являются примерами того, как при соответствующих условиях власть, прибегнувшая в неприкрытому насилию, утрачивает авторитет столь стремительно, что не в состоянии даже воспользоваться машиной государственного подавления. В таких ситуациях сила масс может побороть мощь государственного подавления даже в кратчайшие сроки. При еще более благоприятных обстоятельствах армия и полиция сразу отказываются выполнять приказы применить силу, как это было, например, на Филиппинах в 1986 г. Известно, что в бывшей ГДР Эрих Хонеккер собирался использовать армию для подавления растущих выступлений в ноябре 1989 г., но для этого ему уже не хватило авторитета.

Однако победа в кампании гражданского сопротивления не более окончательна и необратима, чем победа военная. Как и в любой войне, расстановка сил может измениться и определить исход. Также меняются оценки, организация и стратегия действия людей, участвующих в гражданском сопротивлении.

Гражданское сопротивление в 1990-е годы

Какой вклад могут внести гражданское сопротивление и/или общественная оборона в поддержание внутренней и международной безопасности, а также в социальную и политическую борьбу 1990-х годов? Задавая себе эти вопросы в начале 1993 г., мы поглощены масштабностью новых проблем и потрясений: война в бывшей Югославии, этнические в национальные конфликты в ряде бывших республик Советского Союза, возрождение расистских и даже фашистских группировок в Германии, Франции и некоторых других европейских государствах. Но эти события не должны заслонить положительных сдвигов, происшедших за последние три-четыре года, как и того факта, что ведущую роль в этих сдвигах сыграло гражданское сопротивление.

Поистине ошеломляющим стало свержение авторитарных коммунистических режимов и советской гегемонии в восточноевропейских странах бывшего Варшавского договора, происшедшее практически бескровно (за исключением Румынии). В середине 1980-х годов никто не мог предсказать такого развития событий. Даже те немногие, кто предвидел избавление Европы от советского господства лет через десять, полагали, что это может произойти только в результате кровопролитной борьбы с Советским Союзом. Даже в начале 1989 г., когда горбаческие реформы в Советском Союзе открыли новые перспективы, коренные преобразования в Восточной Европе все еще казались отдаленной мечтой. Процессы демократизации в Советском Союзе и последующий распад СССР как единого государства имели не меньшее значение. Распад Союза повлек за собой также нестабильность и кровопролитие в некоторых регионах, но вспомним, что это обычное следствие крушения империй и что в бывшем Советском Союзе эти события — пока, по крайней мере — все же не достигли такого масштаба, как в Индии и Пакистане в процессе деколонизации. Поистине исключительным явилось то, что дробление Советского Союза произошло без серьезных колониальных войн центра (Москвы) и республик. Уход России из республик оказался гораздо более спокойным и мирным, чем уход европейских государств из своих колоний в Африке и Азии после Второй мировой войны.

В конце 1980-х — начале 1990-х годов будущий ход событий был еще неопределенным. Как отмечали многие комментаторы, между Россией и Украиной или Россией и Белоруссией — отчасти благодаря территориальному единству Советского Союза — существовали куда более тесные политические связи и чувство национальной общности, чем например, между Великобританией и Индией, Францией и Алжиром. Поэтому были основания предполагать, что разрыв будет особенно болезненным, а возможно и кровавым. Действительно, ввод войск и подавление националистов в Тбилиси в 1989 г., в Баку в январе 1990 г., в Литве и Латвии в январе 1991 г. не предвещали последующего мирного перехода даже при руководстве Горбачева. Окончательный разрыв произошел при опять-таки сверхисключительных обстоятельствах. Попытка переворота, предпринятая ортодоксальными коммунистами при поддержке прежних руководящих деятелей партии, армии и КГБ, была приурочена к подписанию Союзного договора с тем, чтобы сорвать его, но народ отреагировал демонстрациями протеста, забастовками и другими формами гражданского сопротивления, и путч провалился. Увенчайся он успехом, мир скорее всего ожидали бы не только возврат к холодной войне, но и начало самой что ни на есть “горячей” на всей территории Советского Союза — аналогично войне в бывшей Югославии, но в более широких масштабах и с реальной угрозой использования ядерного оружия.

События в Восточной Европе и Советском Союзе шли параллельно с угасанием и в итоге окончанием холодной войны, что опять-таки наряду с новыми возможностями таило и определенную опасность. Положительные стороны налицо: открывается перспектива полного ядерного и обычного разоружения — и этот процесс, хотя и ограниченно, уже начался; отпадает основной стратегический мотив поддержки и Востоком, и Западом прогнивших диктаторских режимов Третьего мира; ООН получает новые возможности усилить свою роль в международной политике. Отрицательным же фактором является то, что распад Советского Союза делает США единственной мировой сверхдержавой — со всеми искушениями этого положения и возможностями удовлетворять свои интересы за счет других стран и международного сообщества в целом.

Гражданское сопротивление внесло значительный вклад в процессы демократизации и падение диктатур в конце 1980-х — начале 1990-х годов во всех частях света — от Чили до Филиппин и от Таиланда до Южной Африки. Кампания гражданского сопротивления развернулась в Бирме, где военщина отказалась признать результаты демократических выборов. Национально-культурное противостояние китайскому господству продолжается в Тибете. И в самом Китае после кровавого подавления демократического движения в 1989 г. сопротивление не прекратилось. Обозначив общую расстановку сил, попытаемся оценить, какой может быть роль гражданского сопротивления и общественной обороны в мире в ближайшие годы — последние годы XX века.

Гражданское сопротивление в защите государства (общественная оборона)

Общественная оборона [защита страны посредством гражданского сопротивления] в узком смысле этого понятия — как признаваемый государством важный элемент зашиты от угрозы иностранного вторжения и оккупации — имеет весьма ограниченные перспективы развития, по крайней мере в странах Европы (включая Россию) и Северной Америки. Исключение могут составить страны Балтии, положительный опыт которых в завоевании и отстаивании независимости путем ненасильственных действий поддерживает интерес к этой стратегии. Если в этих странах концепция общественной обороны получит серьезное развитие и если, как планируется, будет создана Организация Балтийского договора об обороне на основе гражданского сопротивления, это может привести к лавинообразному росту значения общественной обороны и в других европейских государствах. Первыми кандидатами могли бы стать Чехия и Словакия, где гражданское сопротивление сыграло основополагающую роль в крушении прежнего режима; однако, до распада федеративного государства официально интереса к проблеме общественной обороны почти не проявлялось. С 1986 г. Швеция официально поддерживает концепцию “невоенной обороны” в случае войны — как вспомогательной стратегии, которая может быть использована в регионах, откуда придется вывести войска. Таким образом, общественная оборона — это часть, хотя и небольшая, стратегии “всеобщей обороны”. Более того: как было сказано, “невоенная оборона” включает в себя не только мирное гражданское сопротивление, но и “нерегулярную вооруженную оборону, осуществляемую организованными группами гражданских лиц”. Некоторые другие небольшие европейские государства, такие как Голландия, Дания, Финляндия, проявлявшие в прошлом заинтересованность в этом вопросе, при изменении обстоятельств могут вновь вернуться к его рассмотрению. В других регионах мира также есть малые страны с крайне ограниченным потенциалом военной обороны, такие, как Коста-Рика. Для них стратегия общественной обороны также может оказаться пригодной. В долгосрочной перспективе настоятельная потребность демилитаризации, устранения ядерной угрозы будет способствовать распространению концепции невооруженной общественной обороны.

Вместе с тем, роль общественной обороны в ближайшие годы мы оцениваем как весьма скромную, и это объясняется тем, что в изменившейся ситуации уменьшился интерес к самой идее общественной обороны при интервенции. Во-первых, для стран Северной и Западной Европы угроза внешней агрессии стала еще менее актуальной, чем в конце холодной войны. Практически непредставимо, чтобы они стали воевать между собой, да и угроза нападения извне после распада Советского Союза свелась к минимуму — по крайней мере, в сознании людей. Значительно померкла и угроза ядерной войны. Оба эти обстоятельства не дают оснований ожидать в обозримом будущем достаточно большого интереса к общественной обороне, чтобы считать ее серьезной составной частью государственной политики. Сказанное в той или иной степени относится и ко многим неевропейским государствам — США, Канаде, Японии, Новой Зеландии, Австралии.

Во-вторых, для 1990-х годов характерна тенденция усиления роли коллективной военной безопасности — как на региональном уровне, так и в рамках ООН. При продолжении процесса европейской интеграции, в том числе в сфере безопасности, можно ожидать роста этой тенденции в Европе. Восточноевропейские страны и страны Балтии также начинают включаться в этот процесс, укрепляя связи с Европейским сообществом, а также в рамках Совещания по Безопасности и Сотрудничеству в Европе (СБСЕ), в котором они уже состоят, в том числе в военной сфере.

В-третьих, в тех европейских регионах (и в неевропейских бывших республиках Советского Союза), где сохраняется реальная угроза международного конфликта, характер этих конфликтов таков (межэтнические столкновения наряду с территориальными притязаниями), что общественная оборона не в силах ни предотвратить, ни приостановить их. Подобные конфликты были порождены в основном распадом многоэтнических и многонациональных государств, таких, как Советский Союз и Югославия (хотя вооруженный конфликт Армении и Азербайджана начался еще за несколько лет до окончательного распада Советского Союза).

Можно предполагать, что будет нелегко убедить те государства, в которых имеется угроза подобного конфликта, принять стратегию общественной обороны — тем же, где конфликт уже в разгаре, делать это в любом случае слишком поздно. Другим государствам либо региональным и международным организациям, стремящимся погасить конфликт, очевидно, придется в качестве крайнего средства рассчитывать на угрозу — или осуществление — военного вторжения. Это требует наличия военного персонала и технических средств. Несомненно, сохраняется роль миротворческих усилий и в предотвращении, и в урегулировании конфликта. Это чаще всего введение сил ООН, которые, будучи вооружены относительно легко, рассчитывают не столько на свою военную мощь, сколько на авторитет мандата ООН. Здесь открывается поле деятельности и для безоружных миротворцев — людей, имеющих опыт международных ненасильственных действий. Такая группа работала, например, наряду с силами ООН на Кипре в 1972-74 г.г., другой пример — отряды Шанти-Сена, участвовавшие в урегулировании конфликтов в Ахмадабаде и других индийских городах в 1970-е годы.

Агрессор может быть также подвергнут экономическим и политическим санкциям, которые мы рассматриваем как международные формы несотрудничества и невоенного давления. Даже если эти санкции очень жестки (что обычно требует и определенного военного элемента), они не являются быстродействующими и, следовательно, не могут незамедлительно погасить начавшийся конфликт. (Хотя в исключительных обстоятельствах это случается. Так, в 1956 г. англо-франко-израильское нападение на Египет было приостановлено за считанные дни благодаря финансовому давлению США на Великобританию в сочетании с осуждающей резолюцией ООН и введением миротворческих сил.)

Крайняя мера, которую могут применить иностранные государства и международное сообщество в целом, — это вооруженное вмешательство, какое было предпринято против Ирака в январе 1991 г. и какое некоторые круги призывают осуществить в отношении Сербии. Круг внутригосударственных и международных ненасильственных инициатив, способствующих разрядке напряженности и предотвращению кровопролития, весьма широк, однако если серьезный вооруженный конфликт уже разразился, эффективных мирных альтернатив вооруженному вмешательству пока не существует. Общественность порой предпринимала свои попытки вмешательства: в регионы войн и конфликтов отправлялись отряды добровольцев, пытавшихся воздействовать на обе или одну из сторон и создававших собой род живого барьера между воюющими. Примерами могут служить такие уже упоминавшиеся эпизоды, как присутствие международных бригад мира, а также христиан-пацифистов из США на границе Гондураса и Никарагуа в начале 1980-х годов и поездка в 1968 г. в Камбоджу группы британских пацифистов, стремившихся убедить США отказаться от бомбардировок. Подобные попытки предпринимали группы пацифистов в ходе войны в Персидском заливе и войны в Боснии и Герцеговине. В определенной мере тот же характер носил визит в Сараево осенью 1992 г. президента Франции Миттерана. С предложениями принять участие в таких акциях порой обращаются к известным политическим, религиозным, творческим деятелям. Акции эти могут иметь определенный эффект, особенно если речь идет о стране или регионе, в которых практикуются ненасильственные методы сопротивления, вместе с тем, если невооруженное вмешательство и миротворчество и приобретут в будущем большее значение, на данном этапе они не являются определяющими ни для отдельных государств, ни для мирового сообщества в целом.

Однако так ли уж оправданы нынешняя однозначная ориентация на непосредственное военное вмешательство со стороны ООН и других международных организаций и стремление придать им роль главной военной силы в разрешении конфликтов во всех концах света? Может быть, разумное сочетание дипломатии, миротворческих усилий и санкций (при всех ограничениях каждого из этих подходов), дополненное при возможности гибкими формами ненасильственного вмешательства — более верный путь к умиротворению чем исключительно военное вмешательство международных организаций? При ориентации на вооруженные действия ООН серьезной проблемой является участие в них США против менее крупных государств, пусть и обладающих современным вооружением и достаточной обороноспособностью. Это может вести к тому, что сама ООН представляется — или действительно становится — орудием политики США, и к возможности нового раскола в ООН, например, между Севером и Югом. (Положение, разумеется, не улучшится — или даже ухудшится, — если место мировой сверхдержавы займет какое-либо другое государство). ООН не в состоянии вмешаться во все спорные ситуации, требующие такого вмешательства по этическим соображениям, и Америка должна обладать поистине ангельским терпением, чтобы не выдвигать на первый план те конфликты, с которыми связаны ее собственные интересы. Такое различное поведение уже наблюдается: сравним неохотное отношение США к вмешательству в Боснии и Герцеговине для спасения мусульманского населения, подвергающегося агрессии со стороны сербских и хорватских христиан, и сверхактивную позицию в отношении вторжения в Ирак, их же решение довершить войну 1991 г. новыми ракетными обстрелами и бомбардировками в январе 1993 г. — и нежелание принуждать Израиль к выполнению резолюций ООН.

Расширение миротворческих функций ООН сталкивается и с еще одним препятствием. Дело в том, что США и другие страны, желающие участвовать в международных военных акциях, вынуждены разворачивать свои силы с ориентацией на наступательные действия. Им надо выдвигать свои войска на большие расстояния при том, что противник может располагать современным оборонительным вооружением. Таким образом, им самим больше требуются танки, бомбардировщики, ракеты класса “земля-земля” , т.е. высоко мобильная техника, нежели истребители, ракеты класса “земля-воздух” и противотанковое вооружение, т.е. чем оборонительная техника. Это подрывает возможность “обороны без наступления”, о которой много говорилось в 1980-е годы как о средстве укрепления доверия и уменьшения риска наступательных военных действий. Опасность такого развития событий увеличивается по мере того, как страны, берущие на себя основную роль в миротворческих операциях ООН, такие как США и Великобритания, конкурируют в поставках наступательных вооружений в нефтедобывающие страны Ближнего Востока, в число которых входят Саудовская Аравия и Оман.

Интервенция, осуществляемая в рамках ООН, может привести к тому, что направленные в регион конфликта силы “застрянут” в затяжной войне, подобно тому, как это было с американскими войсками во Вьетнаме или с советскими в Афганистане. Это кошмарное видение отчасти объясняет нежелание США, Великобритании и других государств более активно действовать против Сербии. А куда страшнее была бы ситуация в Ираке, если бы Саддам Хусейн еще несколько лет повременил с активными действиями и начал агрессию, уже располагая ядерным оружием. Раньше или позже в ситуации активного военного вмешательства США под эгидой ООН этот сценарий вполне может осуществиться.

Другие страны также могли бы включить элементы гражданской обороны в свою систему национальной безопасности — как меру предотвращения не столько иностранного вторжения, сколько внутригосударственных переворотов (включая “узурпацию исполнительной власти” и другие виды внутренней агрессии).

Интерес к этой идее в настоящее время проявляется на различных уровнях в России. Вообще более серьезно к ней относятся в странах, испытавших перевороты или их попытки либо имеющих основания опасаться насильственного посягательства на власть, нежели в государствах, не имеющих подобного исторического опыта и свободных от таких страхов. К первой группе из стран-членов НАТО можно отнести Турцию, Грецию, Испанию, и, возможно, Францию. Еще в большей степени это касается бывших коммунистических государств Восточной Европы и бывших республик Советского Союза, где демократия пока очень непрочна. Страны Западной Европы и Северной Америки с их устоявшейся надежной демократической системой чувствуют себя неуязвимыми в этом отношении. Однако экономический крах или экологическая катастрофа могут изменить положение и в этих странах. И оснований для самодовольства у них не больше, чем у Франции в 1960-х годах.

Такая опасность еще более осязаема для многих стран Латинской Америки, Африки и Азии. И в этих странах планомерная подготовка государством гражданского сопротивления как силы, противостоящей переворотам, была бы в высшей степени разумной мерой. Однако если власть уже милитаризована и проявляет авторитаристские тенденции, подготовку к гражданскому сопротивлению могут взять на себя негосударственные институты. Более того, если власти даже готовы взять на себя руководство в планировании и координации этой работы, участие общественности является необходимым условием создания эффективной системы.

Гражданское сопротивление по инициативе снизу

Гражданское сопротивление, рождающееся в массах, несомненно продолжится в 1990-х годах и — более того — станет решающим средством в руках борцов за гражданские права, социальную и экономическую справедливость и демократическое самоуправление и за сохранение уже завоеванного ценой больших усилий.

Ненасильственная борьба с диктатурой, против нарушения прав человека ведется в настоящее время во многих странах Третьего мира. Наиболее широко, пожалуй, известна направленная против военной диктатуры в Бирме деятельность активистки борьбы за гражданские права, лауреата Нобелевской премии Аунг Сан Су. Она стала лидером оппозиции в Бирме, хотя с 1989 г. находилась под домашним арестом. Явно следуя традиции Ганди, в декабре 1992 г. она предприняла голодовку с требованием открытых переговоров военных властей с оппозицией. И во многих других странах ведется борьба, пусть не столь широко известная, — борьба эксплуатируемых и доведенных до нищеты масс, борьба коренного населения, которому грозит уничтожение, борьба с угрозой среде обитания и условиям жизни, исходящей от государства или международных корпораций.

Неудачи военных переворотов и крах долго существовавших диктатур часто оказывают положительное влияние на международную безопасность. Это особенно ярко проявилось при поражении августовского путча 1991 г. в СССР, поскольку Советский Союз имел тогда статус великой державы и поскольку возвращение к новому варианту сталинизма привело бы к самым тяжелым последствиям. Но эта закономерность справедлива и в более общем виде, так как устойчивая демократическая форма правления является необходимой (хотя и недостаточной) предпосылкой прочного мира между государствами.

При этом необходимо высказать некоторые предостережения. После падения жестких диктаторских режимов нередко на поверхность всплывают таившиеся прежде под спудом проблемы, могущие стать источником войн и конфликтов, — что теперь мы видим в бывшей Югославии и некоторых бывших республиках Советского Союза. Вместе с тем, в разных регионах мира существуют целые группы государств, не собирающихся нападать на соседей и не опасающихся агрессии с их стороны. Назовем, например, страны Северной и Западной Европы, США и Канаду, Австралию и Новую Зеландию. Не станем искушать провидение и утверждать, что война внутри эти групп абсолютно невозможна, но, безусловно, она маловероятна, если только в какой-либо из них не произойдет кардинальных внутренних перемен. Как выразил это Брюс Рассел, “мир в его истинном смысле — пусть еще не полном — уже существует среди нас. Надо лишь увидеть его и стараться у него учиться”. Общая черта всех названных государств — демократическая форма правления. Другая общая особенность — наличие определенного уровня благосостояния и экономической стабильности. Лишись эти страны любого из названных условий, война между ними станет возможной. Решающим моментом, однако, является то, что борьба против диктатуры, против экономической эксплуатации и обнищания масс, против деградации окружающей среды является в то же время борьбой за создание условий, необходимых для сохранения надежного мира.

Но если война между самими этими государствами (условно объединяемыми как “Север”; большая их часть действительно находится в северном полушарии) в нынешних условиях маловероятна, на них во многих случаях лежит серьезная ответственность за создание и сохранение условий для диктатуры и нестабильности в странах Юга. Сьюзен Джордж и ее сотрудники показали экономические и социальные последствия бремени долгов, висящего на странах Третьего мира в результате неравноправных торговых отношений и разделения труда между процветающим Севером и обнищавшим Югом. Связанные с этим проблемы порой бумерангом обрушиваются и на сам Север. Например, отчаянные попытки стран Третьего мира уменьшить свои все растущие долги ведут к интенсивному уничтожению лесов, что чревато глобальными опустошительными последствиями. Частично те же истоки имеют такие проблемы Севера, как огромный приток кокаина, как бремя, ложащееся на налогоплательщиков в результате мер государственных по покрытию банковских потерь, сокращение рабочих мест вследствие попыток Юга рассчитываться c долгами снижением импорта и увеличением экспорта и многие другие — вплоть до терроризма и войн.

Кампании экологических движений — Гринписа и “Друзей Земли” [Friends of the Earth], организаций типа ОКСФАМ’а [OXFAM — Oxford Committee for Famine Relief; международная благотворительная организация “Оксфордский комитет помощи голодающим”], привлекая внимание к неравноправию экономических взаимоотношений Севера и Юга, одновременно вносят решающий, быть может, вклад в обеспечение безопасности. Если большинство подобных организаций стараются — из лучших побуждений — действовать испытанными общепринятыми методами проведения кампаний, то Гринпис часто прибегает к активным ненасильственным действиям, впервые использованным гандистами — участниками движения за мир в 1950-х — 1960-х годах. Кампании “Международной амнистии” [Amnesty International] в защиту политических узников оказали огромную поддержку активистам борьбы за гражданские права в государствах с диктаторскими режимами и в других странах, где нарушаются права человека. Привлечение внимания международной общественности к конкретным лицам и ситуациям не только спасало многих от пыток, тюрьмы и гибели, но тем самым также давало возможность другим поборникам гражданских прав и демократии продолжать свою деятельность. В этом же направлении в 1980-х годах действовали движения за мир в странах Запада, оказывавшие давление на правительства Советского Союза и стран Восточной Европы с целью прекращения преследований и арестов и освобождение уже арестованных активистов движений за права человека и за мир.

С концом холодной войны и устранением непосредственной угрозы глобального военного конфликта движение за мир утратило массовость. Однако оно, как и другие радикальные движения, сохранило свою жизненно важную роль. Во-первых, остается актуальной задача борьбы за ядерное разоружение. На встрече с Рейганом в Рейкьявике в 1986 г. Горбачев провозгласил общей целью глобальное ядерное разоружение к концу этого века. При том, что в мире теперь осталась только одна сверхдержава, а Россия заинтересована в сотрудничестве с Западом в сферах экономики и безопасности, действительно, появился реальный шанс осуществления этой мечты. Договор СТАРТ-2, подписанный президентами Бушем и Ельциным в январе 1993 г., стал важным шагом в этом направлении. Но если этот договор и будет полностью реализован, у США и России останется достаточно стратегического оружия, которого хватит, чтобы уничтожить друг друга заодно со всем прочим миром — и даже многократно. Так что теперь самое время разработать планы глобального ядерного разоружения и усиления систем наблюдения и контроля. Если не воспользоваться этой возможностью, распространение ядерного оружия может стать неизбежным и беспредельным. Заявления новых независимых государств — Украины, Казахстана и Белоруссии о намерении присоединиться к неядерным державам представляют собой смелый и заслуживающий всяческой поддержки шаг по нераспространению ядерного оружия. Теперь необходимо предпринять все усилия, чтобы этому примеру последовали другие государства, обладающие ядерным оружием, особенно те из них, которые не претендуют на роль сверхдержав — Великобритания, Франция, Израиль и Южная Африка.

Во-вторых, в мире, где имеется теперь только одна сверхдержава, на движение за мир и другие массовые движения ложится новая ответственность, в частности в связи с международным применением силы в рамках ООН. В биполярном мире времен холодной войны каждой стороне приходилось учитывать реакцию другой, прежде чем предпринять военные действия в той или иной части света. В определенной степени это сдерживало амбиции сверхдержав и давало странам Третьего мира некоторый простор для маневрирования, пока два соперничающих лидера старались переиграть друг друга. То время миновало. Значит, необходимо создать новые или усилить существующие барьеры — институциональные и общественно-политические, чтобы никогда выражение “Новый мировой порядок” не стало благозвучным прикрытием для стремления США (и Запада вообще) к повсеместному вмешательству в дела других стран и мировому господству. Сказанное не следует расценивать как выпад именно против США, это общее положение. Старая истина “власть развращает” справедлива в применении к международной политике не в меньшей степени, чем к внутренней.

Важная роль движения за мир и родственных ему движений заключается также в том, чтобы заставить богатые и сильные страны Севера прекратить снабжение оружием и всякую иную поддержку жестоких диктаторских режимов Юга. Наглядными примерами из недавнего прошлого могут служить поддержка, оказывавшаяся США диктатурам стран Центральной и Южной Америки, а Советским Союзом — псевдомарксистскому диктаторскому режиму в Сомали, позже — в Эфиопии. Как мы уже подчеркивали, стратегические предпосылки такой политики в значительной мере исчезли. Однако зачастую за разговорами о глобальной стратегии государства в действительности скрывали свои узко-эгоистические интересы, которые могут по-прежнему играть ведущую роль во внешней политике. Так, по мере того, как экологические катаклизмы и экономические неурядицы будут все глубже затрагивать Север, может расти искушение поддержать прозападно ориентированные правящие верхушки стран Юга, игнорируя вопросы состояния демократии и положения с правами человека в этих странах.

Наконец, общественные движения и организации и Севера, и Юга могут стать инициаторами разнообразных по форме ненасильственных действий, в том числе, международных усилий с целью предупреждения или приостановки конфликтов. Они могут взять на себя лидерство в деле подготовки общества к гражданскому сопротивлению возможным переворотам или иностранной агрессии. Латвийская организация “Центр ненасильственного сопротивления” незадолго до путча в Москве в августе 1991 г. опубликовала серию брошюр с инструкциями для государственных органов, общественных организаций и отдельных лиц о поведении в случае попытки просоветского переворота. После августовских событий в Москве организовалась группа под названием “Живое кольцо”, цель которой — выработать пути пресечения новых попыток захвата власти. Усилия групп защитников мира в Швеции, Бельгии, Австралии и других странах также были направлены на создание системы ненасильственной общественной обороны против вторжения извне или внутреннего переворота.

Гражданское сопротивление имеет отношение не только к проблемам обороны и безопасности, но и к развитию общественного самоуправлений [empowerment]. Это понятие придает новое измерение демократическому процессу. В связи с этим явно просматриваются определенные опасности. Однако даже в условиях демократии гражданское неповиновение и другие формы ненасильственной борьбы с попранием неотъемлемых прав отдельной личности или целых групп населения в своей стране или за ее пределами, с угрозой захватнической войны или геноцида могут быть и необходимы, и правомерны.

Гражданское сопротивление повсеместно дает людям возможность влиять на решение жизненно важных для них вопросов. Это влияние налицо, когда борьба достигает цели. Но даже если цель явно не достигнута или достигнута частично, возникающая в борьбе сплоченность единомышленников, делающих общее дело, развивает и в каждом отдельном человеке, и в группе в целом уверенность в себе, самоуважение и открывает новые возможности демократического действия на низовом уровне. Это служит противовесом апатии и тому чувству беспомощности, которое часто называют апатией. А эти настроения, особенно в обществах с устоявшейся, давней демократической системой, могут стать серьезной угрозой гражданским свободам и участию масс в управлении. Они, эти настроения, постепенно ведут к выхолащиванию сути демократии — при сохранении пустой формы. Избиратели скорее готовы поддаться воздействиям, манипулированию со стороны властей и крупных партий и пассивно идти за ними, нежели активно участвовать в самоуправлении. В свою очередь государство без вмешательства и неусыпного контроля со стороны общества склонно превышать свои полномочия, создавать законы, постепенно урезающие гражданские свободы и все больше расширяющие сферу компетенции исполнительной власти.

Свергая диктаторские режимы, гражданское сопротивление способствовало формированию демократических государств. Оно их защищало, предотвращая государственные перевороты и захваты власти. Оно укрепляло и обогащало демократический образ жизни, занимая свое значимое место наряду с институциональными структурами, призванными обеспечивать контроль над властью системой сдержек и противовесов. Гражданское сопротивление одно не в состоянии уничтожить политическое и имущественное неравенство, имеющее глубинные истоки и пронизывающее современный мир, как и ликвидировать приобретающий все большую опасность экологический кризис. Для этого необходимы новые внутригосударственные экономические и политические структуры, сотрудничающие между собой, а также сотрудничество государств и регионов. Создание механизмов такого сотрудничества можно рассматривать как современный вариант той конструктивной программы, которая, по мысли Ганди, должна сопутствовать любой кампании ненасильственного сопротивления. Однако гражданское сопротивление способно воодушевить борьбу, влить в нее новые силы, найти новые менее иерархические способы организации этой борьбы. Оно является жизненно важным фактором в деле укрепления мира. Гражданское сопротивление сулит надежды на нахождение путей решения конфликтов ненасильственным путем в различных ситуациях и тем самым вносит вклад в грядущее устранение угрозы мировой войны и ядерной катастрофы.